Смерть Даны Борисовны.
Смерть Даны Борисовны.
Неопределённого цвета каменные массы, выступающее из прокаленного,
местами почерневшего песка, явно бы мешали идти, если бы это
являлось возможным.
Временами, удавалось увидеть небо, которое приносило колоссальное
чувство утраты и безнадёжности, чувство настолько выраженное,
что уже и не чувство вовсе, а квинтэссенция боли.
Как если бы тебя медленно поджаривали, а боль, что выплавляется из тебя
вместе с коричневатым жиром, собирали в грязные от страха и неоднократного
использования ёмкости, выпаривали её, увеличивая концентрацию и вводили в тебя,
используя всяческие шприцы, шприцовки, пипетки и шипящие аэрозоли.
Проходила вечность, выраженная в секундах и небо пропадало,
оказываясь миражем, слепой галлюцинацией чувств, а там, над головой,
как за секунды, выраженные в вечности, до этого, как и прежде бежали
тяжелые энергетические потоки серых, фиолетово-синих цветностей.
Они воспринимались как, чужие и невероятно тяжелые, бежали как бы
поперёк, немного извиваясь, не пересекаясь и не перемешиваясь.
Две линии резали тела потоков, чудовищно неземные, ужасные линии.
Расчленительные линии, тем нимение не причиняли потокам вреда,
хотя и проходили под неестественными углами, не выраженными в градусах,
так как градусов не хватало, либо же их был полный избыток.
Я не могла идти, видимо по причине собственного же, отсутствия, я находилась
но меня не было. Я могла воспринимать, осознавать, но не могла мыслить,
делать выводы, анализировать, не было ни мыслей, ни слов, только образы.
Образы восприятия, неуловимые, но в тоже время, дико бесконечные,
окончательные.
Созерцание процесса осознания восприятия, вызвало во мне приступы безудержно
неистового смеха, столь же бесконечно окончательного, равного всему.
Смех оторвался прочь от меня, но потом поворотился, ударив меня, резво
сверкнувшей пикой металла, насалив меня как бабочку или кузнечика и
уволок, медленно, со знанием дела.
Тело сознания, я, ползло по неопределённого цвета каменным массам,
выступающим из прокаленного, местами почерневшего песка, увлекаемое смехом,
проткнувшим меня как насекомое.
Так и носил он меня долгое время, долгое, очень долгое время, когда у меня
наконец не выросло коричневого цвета брюшко, зелёные в шипчиках лапки,
хоботок и правое крыло с голубым, в красном глазе.
Я была мёртвой полу-бабочкой-полу-кузнечиком насаженным на стальной,
булавочный кол, мне даже удалось увидеть людей, огромных, глупых людей
за стеклом, глазеющих на меня.
Да-да, это я! Некогда так любимая вами, Дана Борисовна….
Обсудить у себя
0
Неопределённого цвета каменные массы, выступающее из прокаленного,
местами почерневшего песка, явно бы мешали идти, если бы это
являлось возможным.
Временами, удавалось увидеть небо, которое приносило колоссальное
чувство утраты и безнадёжности, чувство настолько выраженное,
что уже и не чувство вовсе, а квинтэссенция боли.
Как если бы тебя медленно поджаривали, а боль, что выплавляется из тебя
вместе с коричневатым жиром, собирали в грязные от страха и неоднократного
использования ёмкости, выпаривали её, увеличивая концентрацию и вводили в тебя,
используя всяческие шприцы, шприцовки, пипетки и шипящие аэрозоли.
Проходила вечность, выраженная в секундах и небо пропадало,
оказываясь миражем, слепой галлюцинацией чувств, а там, над головой,
как за секунды, выраженные в вечности, до этого, как и прежде бежали
тяжелые энергетические потоки серых, фиолетово-синих цветностей.
Они воспринимались как, чужие и невероятно тяжелые, бежали как бы
поперёк, немного извиваясь, не пересекаясь и не перемешиваясь.
Две линии резали тела потоков, чудовищно неземные, ужасные линии.
Расчленительные линии, тем нимение не причиняли потокам вреда,
хотя и проходили под неестественными углами, не выраженными в градусах,
так как градусов не хватало, либо же их был полный избыток.
Я не могла идти, видимо по причине собственного же, отсутствия, я находилась
но меня не было. Я могла воспринимать, осознавать, но не могла мыслить,
делать выводы, анализировать, не было ни мыслей, ни слов, только образы.
Образы восприятия, неуловимые, но в тоже время, дико бесконечные,
окончательные.
Созерцание процесса осознания восприятия, вызвало во мне приступы безудержно
неистового смеха, столь же бесконечно окончательного, равного всему.
Смех оторвался прочь от меня, но потом поворотился, ударив меня, резво
сверкнувшей пикой металла, насалив меня как бабочку или кузнечика и
уволок, медленно, со знанием дела.
Тело сознания, я, ползло по неопределённого цвета каменным массам,
выступающим из прокаленного, местами почерневшего песка, увлекаемое смехом,
проткнувшим меня как насекомое.
Так и носил он меня долгое время, долгое, очень долгое время, когда у меня
наконец не выросло коричневого цвета брюшко, зелёные в шипчиках лапки,
хоботок и правое крыло с голубым, в красном глазе.
Я была мёртвой полу-бабочкой-полу-кузнечиком насаженным на стальной,
булавочный кол, мне даже удалось увидеть людей, огромных, глупых людей
за стеклом, глазеющих на меня.
Да-да, это я! Некогда так любимая вами, Дана Борисовна….
